Пекконен был ингерманландец. Сын богатого лабазника, он сражался в Карелии в девятнадцатом году и тогда же обнаружил большие способности разведчика и стойкую ненависть к большевикам. Громадного роста, силач, отличный спортсмен, он не имел пощады к врагу. Ему случалось убивать людей простым ударом огромного своего кулака по черепу, и он ничего плохого не видел в этом. Он имел образование — кончил шестиклассное училище и — уже в Финляндии — специальное военное. Работал он с увлечением. Он был не только хорошим разведчиком, но и отличным вербовщиком, — у него был особый нюх на человека, и он имел верных людей в Советской стране.
В двадцать третьем, двадцать четвертом, двадцать пятом, двадцать шестом годах он не раз переходил границу, бывал в Ленинграде и не чувствовал себя одиноким в тылу у большевиков. Купцы, спекулянты, ресторанные растратчики, деревенские кулаки и торговцы, и мало ли еще кто — все эти с ним и за него. Еще хорош спрос на контрабанду, и можно найти помощников в тылу у большевиков. Но из года в год тень ложилась на все это, и это надо было учесть. Надо было учесть всю силу большевиков и вербовать в их учреждениях людей, вербовать, вербовать...
В этом, двадцать седьмом году Пекконен еще ни разу не переходил границы. Он был практический работник и в общеполитических вопросах послушно руководствовался указаниями начальства. Но и в политике ему приходилось разбираться, чтобы правильно выбирать людей, инструктировать, перебрасывать в тыл. Он видел, что граница укреплялась с каждым годом все сильней, люди на границе стали опытнее и злее, и он все чаще терпел неудачи — одного за другим задерживали его агентов при переброске через границу. Становилось трудней и трудней прокладывать дорогу крупным работникам, — разведчики слишком часто не возвращались. Расстановка постов все время менялась, и Пекконен напрягал свои способности, чтобы разгадывать диспозиции советских пограничников. Он готовил людей для считавшихся непроходимыми мест, но надо было выяснить — может быть, эти непроходимые пути уже освоены советскими пограничниками? Он хотел сам двинуться на разведку. Но это было ему запрещено пока. Было сказано, что ему поручается ответственнейшая операция по переброске людей к юбилейным праздникам в Ленинград и что он назначается начальником террористической группы. Сообщение он получил весной. Предстоял серьезнейший экзамен. Доверие начальства взбодрило его.
Пекконен тотчас же все внимание сосредоточил на предстоящей ему труднейшей операции. Он заблаговременно принялся подготовлять ее. Он выбирал людей, обучал их, проверял. Вновь и вновь изучал весь наизусть ему известный участок границы, подолгу, лежа в кустах с биноклем, наблюдал за той стороной, следя за движением часовых, за сменами, ища дыр, в которые можно было бы, хотя бы только рот выставив из болота, проползти. Он пускал в эти дыры агентов, как зонд в рану, испытывая возможность перехода. В себе он был уверен — он-то пройдет! Но как переправить целую группу людей, да еще вооруженных?
Двадцать седьмой год угрожал Советской стране войной. Это был год налетов на советские представительства в Китае, год разрыва с Англией и убийства Войкова, год диверсий
и террористических покушений. Правительства пяти шестых мира усиленно сговаривались, чтобы раздавить страну большевиков. Обострялись отношения с Францией. Троцкистско-зиновьевская банда пыталась расстроить ряды большевиков. Но большевики наступали, ведя народ к пятилеткам. Страна жила накануне решающих побед.Пограничные заставы и посты были, как всегда, форпостами, сдерживающими ненависть врага, принимающими первые удары. Каждый боец знал и чувствовал, что воздух сопредельных стран враждебен ему и несет войну. Каждый подтягивался по всем видам подготовки, и сон на посту стал небывалым явлением. Но суеты не было. Каждый спокойно выполнял свои обязанности, охраняя жизнь и строительство родной страны, работая и отдыхая в полную меру. На границе был свой быт, но люди границы жили, одними чувствами и мыслями с теми, кто шел к пятилеткам в тылу. Врага понимали ясно и ненавидели одинаково. Войны не боялись, но не хотели ее.
О Пекконене знали и комендант, и начальник заставы, и бойцы, как о главном своем враге на этом участке, опытном, сильном, умелом. Знали о Пекконене и по окрестным деревням, и крестьяне сами следили за каждым богатым мужиком, подозревая его в связи с ингерманландцем. Следили вообще за каждым сомнительным человеком, и незнакомцев, появлявшихся в тылу, тоже представляли на заставу, потому что и в тылу еще не разгромлен окончательно враг.
Пекконену приходилось трудно. Ему не удавалось связаться со своими людьми на советской стороне, и он имел далеко не достаточное представление о теперешнем положении на границе. Советские люди работали все лучше и лучше, — Пекконен явственно видел это по своим неудачам. И когда он слушал любовные и боевые песни бойцов, он в злобе сжимал кулаки, потому что это ничего не обозначало, — пока они пели, другие сторожили границу. Потом эти будут петь, гулять, а те сторожить. Но Пекконен и. не думал унывать. Его, профессионального диверсанта, трудности только возбуждали. Он не сомневался в успехе.
Он жил близ границы в лесной избе, просторной, теплой и светлой. Особых удобств он не любил — разбалуешься. Избу эту он называл, впрочем, дачей. При нем жила огромная овчарка по кличке «Тесу», он любил ее так же, как свой парабеллум, с которым никогда не расставался.
С большим опозданием вернулся, наконец, муж той женщины, которой Пекконен предлагал сманить Коробицына.
— Пять раз пытался — на шестой раз прошел, — объяснил он. — В отличную вьюгу — и то не удалось. Пробрался ночью по ледоходу. Лед ломается под ногой, сколько раз в полынью окунался, был мокрый снег, гадость... Не понимаю, как жив остался... Наш рыбак на берегу подсушил— и сразу я к вам.
Пекконен оставил его с женой и только на следующий день повел с ним подробный разговор.
Они сидели в светлой горнице на плетеных стульях, пили коньяк и беседовали. Особенно ценных сведений агент не привез.
Покончив с деловой информацией, Пекконен спросил:
— А вообще-то жизнь как?
Агент поморщился.
— Бьют торговцев налогами, вой идет. Кооперация, совхозы... Промышленность укрепилась... Все заводы дымят...
Вывода он не делал. Это был невысокий мужчина, темноволосый и темноглазый, с никогда не улыбающимся лицом, и две резкие черты у маленького рта его, как шрамы, стягивали кожу на его щеках. В сером свитере, без пиджака, он сидел, угрюмый и жесткий, и пил коньяк. Он был одним из разведчиков и работал также по контрабанде. В контрабандных делах он опытен. Был он из белых офицеров.
— Ваша жена должна сманить хоть одного часового, — сказал Пекконен.
Агент подумал.
— Пусть попробует, — отвечал он кратко.
— Ведь она — вологодская?
— Оттуда родом. Просила родную еловую ветку привезти ей. Я привез. Скучает. Но через границу я ее не пущу. Сам готов всегда — пожалуйста, а ее лучше не трогайте.
Последние слова он произнес угрожающим тоном.
— Для этого она и не годится, — отвечал Пекконен, усмехнувшись. — Сам не пущу. Каждого человека надо использовать по специальности. Попробую ее красоту. Нужно все шансы разыграть.
Пекконен ушел с биноклем и парабеллумом к границе, а его агент вновь улегся спать — на этот раз без жены, которая готовила обед на кухне.
Странно было думать агенту, что каких-нибудь два дня назад, в этот самый час, он сидел еще в Ленинграде, напряженный, в любой момент готовый к отпору и нападению. Он сидел в комнате, убранной коврами, и дядя, упитанный мужчина в ватном жилете и табачного цвета брюках, с зачесанными к затылку густыми волосами, насмешливо поглядывал на него.
— Так, значит, как твоя научная командировка? —спрашивал он.
— Окончена, — отвечал племянник.
— Дипломную работу куда поедешь сдавать?—ироническим, естественным, видимо, для него тоном продолжал дядя. — Для этого предстоит еще экспедиция?
— Сегодня.
— Дрожишь, конечно?
Племянник ничего не ответил.
— Болото помогает при таких заболеваниях, — сказал вдруг дядя.
Ему, видимо, понравилось выражаться иносказательно. Было уже ясно, что он догадался.
— Болото сейчас не годится. Зима. Забыли?
— А я думал — лето, — все с той же насмешкой в голосе сказал дядя. — Спасибо, что напомнил, а то я только-только собрался за город по грибы. Хочешь яду для храбрости?
— На дорогу пить не люблю.
— А на что любишь пить? На деньги?
Острота была невыносима. Но всем тоном своим и выражением лица, полного, чисто выбритого, умного, дядя ставил огромную дистанцию между собой и пошлостью своих слов. Потом, тотчас же, он сократил эту дистанцию.
— Мне бы ничего не стоило арестовать тебя, -— промолвил он. — Ты мне весьма подозрителен.
Племянник молчал.
Когда он подошел к подъезду широкого коренастого дома, в котором жил дядя, он не знал, чем кончится его риск. Но ему после очередной неудачи некуда было деваться. Дядю он берег на крайний случай, и этот случай пришел. Он знал, что дядя живет холостяком, но все-таки у него могли оказаться гости. Тогда он не назовет себя и уйдет, спросив для отговорки доктора, например, и вежливо извинившись за ошибку. Но дядя оказался один, и горничная, открывшая дверь, разговора слышать не может. Дядя служил инженером на одном из ленинградских заводов. Прежний владелец завода очень любил и ценил его. Большевики тоже, кажется, ценят, но относятся настороженно.
Молчание продолжалось долго. Племянник соображал уже, как незаметно вынуть револьвер из кармана и наставить на дядю, когда тот сказал:
— Успокойся. Отправляйся в свою экспедицию. Я не знаю, в какой ты был научной командировке. Просто ты явился из провинции, лучше — из Азии, и мне в голову не пришло, кто ты такой на самом деле. И цени — далеко не всякий инженер поступил бы так гуманно, как я, даже и по отношению к племяннику. Времена теперь строгие, и так врываться к человеку, с которым ты много лет не видался, я тебе не рекомендую. Но ты просто обманул меня, поймал на родственных чувствах, и я поверил, что ты — научный работник.
Ночью прошел снег, быстро тающий на ветру.
В городе изобилие снега и зимой не слепит глаза. Снег, задержанный на лету, оседает на крышах и карнизах и только в провалах улиц и площадей ложится под ноги людей, грязно-черные пятна проступают тут сквозь его ослепительную белизну.
В ту ночь, по ломающемуся льду, агент прорвался через границу.
Он даже насморка не получил. Закаленный своей работой, он никогда не болел. Здоровый, привычный к любой опасности, он, может быть, заболел бы только тогда, когда его убрали бы с этой работы. Он был, как и Пекконен, профессионал и дело свое любил. В тех целях, которые он преследовал, он, как и Пекконен, сомнений не знал. В деникинской армии он был незаменим при допросах. Мысль Пекконена относительно его жены не очень понравилась ему. Но если это полезно для дела, — пусть будет совершена эта попытка.
|
|