Коробицын проснулся и тотчас же вскочил, поспешно хватая и натягивая сапоги, как при тревоге. Ему привиделось, что он задержал Таланцева и ведет его на заставу. Но никакого Таланцева не было. Храпел Козуков, присвистывал Власов, сопел Еремин — все, как Коробицын, с ночной смены. Остальные четыре койки чисто прибраны — их хозяева провели ночь на заставе. И так всегда во всех комнатах: на одних койках спят, другие прибраны уже. Внизу, в полукилометре отсюда, строится новый дом. Там будет еще веселей.
В распахнутые окна обширной, на восемь коек, комнаты старого, в щелях, дома заставы врывались запахи трав, цветов, смолы, птичий гомон, человечьи звонкие голоса. Невозможно спать в такое прелестное утро.
Под окнами знакомый голос Лисиченко внушал кому-то:
— Боец должен и пешим и конником быть всегда ко всему готовым. А для того и газету полезно почитать. В положенный час спи, отдыхай и гуляй, — а газетку все-таки не забудь. В газете про весь мир узнаешь. Слышал, что вчера товарищ комендант и товарищ начальник заставы рассказывали про международное положение? Международное положение — оно у нас вот тут, рядышком, оно к нам
через границу рвется. При таком основании начинаешь оценивать события горячей. Поднялся ты рано, а в ленинский уголок не зайдешь. Силком я тебя не потащу, только каждый гражданин сейчас становится сам интересующимся, решающим свою судьбу.— А вот, товарищ начальник отделения, хотел я вас спросить про Китай...
— Вот пойдем на беседу, потолкуем, вместе газету прочтем, — отвечал Лисиченко, и голос его стал удаляться. — Мы к грамоте с революцией пришли, загоняли нас в невежество и необразованность, так уж теперь учись и , учись, чтоб врагу отпор дать. Большие события идут в мире. Нам все знать надо. Мы — граница. Чужой мир — вот он, рядышком...
Голос стих.
Донеслась команда из второго отделения:
— На пле-чо!
Несколько свободных часов впереди у Коробицына. Можно погулять. Упреков Лисиченко Коробицын на свой счет не отнес: он читал и газеты и книжки, и во все любил вдумываться. Погуляет и пойдет в ленинский уголок. Отдых помогает работе.
Граница уже с весны жила в войне — непрестанной и тайной. Враг нападал, выискивая слабые пункты, плохо защищенные места. Враг нападал настойчиво и упрямо, пытаясь прорваться в тыл. Бойцы ожесточались и закалялись в постоянных тревогах и уже бранили всякого, кто пустит остроту, вроде: «Кончу службу — лесником стану, ель от сосны различать научился».
Ежедневное учение приобрело тот практический смысл, который на учебном пункте еще не всем был ясен.
Враг нападал. Советская граница, усиливая охрану, оборонялась.
Коробицын, проходя мимо пирамиды, заметил, что винтовки Бичугина нет. Значит, он на стрельбище или в наряде. А очень хочется погулять с ним вместе.
Среди новичков Бичугин уже имел задержание. Он задержал разведчика, шедшего к первомайским праздникам. Имели задержание и Новиков, и Козуков, и Шорников, и другие. Но у Коробицына, как и у большинства бойцов, задержаний не было. Один только раз, в самую смену, он заметил пришедшую с того берега на наш луг корову и пригнал ее на заставу. Корову передали обратно, совершив все полагающиеся при этом процедуры.
Волновали Коробицына мечты о Зине. Ночью, когда взошла луна,- опять выходила к берегу девица, та самая, которая уже несколько раз улыбалась ему с той, не нашей, стороны. Она приманивала его и глазами, и пальцами, и шопотом, и он опять рапортовал о ней начальнику заставы. Теперь носила она красный ситцевый сарафан, а голову покрывала косыночкой. От нее жарко становилось, и руки крепче обычного сжимали винтовку, а зрение и слух напрягались.
— Гадюка, — жаловался он товарищам. — Шепчет все, что вологодская...
И написал о ней Зине.
Но совсем не думать о ней не мог.
И сейчас она ворвалась в его отдых.
— Гадюка, — бормотал он, — из родни таланцевой, что ли? Чорт ее поймет...
Его потянуло в лес — там мечтается просторней. Он не сразу заметил, что сын начальника заставы побежал за ним.
Мальчик привязался к Коробицыну с той минуты, как увидел его высоко на деревьях. Коробицын беседовал с мальчиком всегда солидно, как с равным себе взрослым человеком. Они гуляли важно и серьезно, как два товарища, и Коробицын обучал мальчика всему, чему обучался сам. Показывал он ему и винтовку, учил разбирать ее, чистить, но на охоту с собой не брал, — тут равенство нарушалось. Мало ли что может случиться на охоте, — это не для маленьких.
Когда Коробицын починял крышу или ограду или вообще выстругивал, выпиливал что-нибудь, мальчик всегда был с ним и выполнял все его поручения с энтузиазмом, крича на весь двор:
— Дяде Коробицыну топорик! Дяде Коробицыну... Что тебе нужно, дядя Андрюша? Я забыл!
Мальчик, чувствуя, что всегдашний спутник его в лесных прогулках не склонен сегодня к длинным разговорам, играл сам с собой и сам с собой разговаривал. Коробицын шел тихо, поглядывая на мальчика, но думал о своем, сдвинув в напряжении свои густые черные брови. Брат Александр, Таланцев, Зина, девица в красном сарафане — все мешалось в его голове. Наконец, он присел к дереву, притянул к себе мальчика, чтоб тот не убежал, и сам не заметил, как заснул. И мальчик, склонив голову ему на колени, тоже заснул.
К часу дня жена начальника заставы хватилась, что мальчика нет.
Муж не спал две ночи подряд, совершая очередное обследование участка вместе с комендантом. Истомленный, он прилег вздремнуть. Жена заглянула к нему в комнату, но мальчика там не нашла. Она пошла по всем комнатам общежития, но никто из бойцов не видел мальчика. Повар тоже ничего не мог сказать.
Жена начальника заставы, смуглая, тихая женщина, привыкшая к опасностям пограничной жизни, на этот раз взволновалась. Когда муж долго не возвращался с операции, она успокаивала себя работой. Дел у нее было много. Но куда мог пропасть мальчик? Если он ушел с Коробицыным, то почему же так долго они не возвращаются? Коробицын, как ей рассказывал повар, завтракал в десять часов утра и сразу пошел. Увязался ли с ним мальчик, повар не видел. Но Коробицын так долго с мальчиком никогда не гулял.
И тут ей припомнился случай, рассказанный однажды мужем. Она забыла, где и когда произошло это, — кажется, на румынской границе. Она еще подумала тогда, что муж нарочно пугает ее, чтоб она осторожней была с сыном на границе, внимательней следила за ним. Муж рассказал такой случай: маленький мальчик купался в пограничной реке в разрешенном месте, и его утянуло течением на ту сторону, за границу. Он стал тонуть, звать на помощь, а наш часовой не знает, что делать: нарушить границу нельзя — конфликт будет немедленный, отношения были с сопредельным государством напряженные. А вражеские часовые с того берега смотрят, как тонет мальчик, смеются, спасать и не думают. Пока наш часовой дал сигнал, поднял тревогу, мальчик утонул. Наверное, это выдумано. Но женщина верила сейчас, что рассказ от начала до конца правдив. Она решила объездить все окрестности в поисках сына и уже пошла седлать коня, когда услышала знакомый звонкий голос.
Сразу явились успокоение и радость.
Сконфуженный Коробицын спустил мальчика с плеч.
— Извиняюсь, Наталья Кирилловна, — говорил он. — Я как в ночной смене был, не поспавши пошел, заснул я...
— Как же так можно! — сказала женщина, забирая сына и улыбкой смягчая строгость своих слов.
Тот отбивался от нее.
— Погоди, мама! Да погоди же!
И настойчиво повторял странные слова:
По лесам несутся скачья,
Птичья по ветвям сидят...
— Это я сочинил! Я!
В этот день отличился Болгасов. Он был в утренней смене. Нарушитель поднялся перед ним во весь рост и пригрозил:
— За мной еще семнадцать идут!
— А хоть бы и все сто семнадцать! — отвечал Болгасов и уложил нарушителя наземь.
Оружие применять не понадобилось. Болгасов дал тревогу, отправил нарушителя на заставу и остался с товарищами ждать остальных семнадцать.
Начальник заставы благодарил его и объяснил, что своими семнадцатью нарушитель хотел напугать его. Объяснение это Болгасов сразу не усвоил — ведь он несколько часов ждал их. Вредило Болгасову то, что в своей жизни он школы не видал и пришел в армию неграмотным. Только на учебном пункте стал впервые обучаться грамоте. Начальник заставы и командир отделения занимались с ним индивидуально.
Но все-таки он был герой!
И подвиг-то свой Болгасов совершил на том самом посту, на котором сменил Коробицына, спустя каких-нибудь полчаса после смены. Коробицыну явно не везло.
Болгасов, впрочем, и до того обнаруживал в лесной науке немалое остроумие. Нашел он раз, например, дырявое ведро и привесил его в проходе меж рядами колючей проволоки, там, где граница отходила от речушки. Не прошло и пяти ночей, как зазвенело в лесу, и подбежавший часовой нашел заграничного человека, лежавшего ничком почти в беспамятстве от страха. Неожиданный звон так напугал его, готового в крайнем напряжении ко всему, кроме этого непонятного колокола, что он упал чуть ли не в обморок. Болгасов не дрался, но вид имел такой страшный, что нарушитель ложился немедленно. Занимался он с таким упорством, что видно было — готовит себя человек на большие дела.
Слушая о подвиге Болгасова, Коробицын смотрел на земляка с неожиданным для себя уважением. Коробицын привык и в деревне, и на учебном пункте, и здесь, на заставе, к Болгасову относиться покровительственно, поучать его — он действительно и гораздо грамотней и понятливей своего земляка и товарища. Теперь оказывалось, что Болгасов, хоть и малограмотный, собой готов пожертвовать ради дела охраны границ, не задумываясь. Как не распознал его еще в деревне Коробицын?
Утром к семи часам Коробицын вышел на береговой пост. Утро было сырое, мокрое — ночью прошел дождь. Росистый еще не сошел с берегов. Прозрачной дымкой он стлался над высокими, сочными, еще не скошенными травами, медленно поднимаясь кверху и рассеиваясь. И опять встала на том берегу девица в красном сарафане. Рукава ее закатаны чуть ли не до плеч, шея — голая. Непристойная девка. Коробицын глядел мимо нее. Лицо его было неподвижно. Исключив женский голос, он вслушивался в шелесты и шорохи влажного росистого утра. Явственно распознав шуршание, он и виду не подал, что учуял врага. Он даже стал косить глазом на девицу, словно только ею и занят. А когда шорох прошел в тыл, он вдруг повернулся в том направлении, преграждая нарушителю путь обратно, и в голосе его была болгасовская злоба, когда он окликнул:
— Стой! Стрелять буду!
Женщина бросилась в испуге к лесу, — ее бег понял Коробицын, не оборачиваясь к ней.
Через минуту Коробицын сдал Лисиченке бритого человека в косоворотке и высоких мужицких сапогах.
Нарушитель, подняв руки кверху, молча, исподлобья глядел на красноармейца злыми рыжими глазами.
Так Пекконен потерял еще одного разведчика.
Пекконен в тот же день услал жену своего агента с границы,— она не годилась уже ни для приманки здесь, ни для отвлечения внимания.
А за Коробицыным было отмечено первое задержание, и начальник заставы благодарил его.
|
|